Александр Покровский - Расстрелять! – II
«Бумагу пачкает, речью исходит, – с удовольствием отметил старпом, – сейчас он у меня напряжется».
– Сергеич, – начал он прямо в острый замовский затылок, – дышите глубже, вы взволнованы. Сейчас я тебя обрадую. Только что с берега передали. К нам завтра на борт прибывает маршал Чойбалсан со своей сворой. Так что пишите лозунги о дружбе между нашими флотами. Кстати, твои «козлы» умеют играть монгольский гимн?
«Козлами» старпом называл корабельный духовой оркестр.
С лица зама немедленно сползло вдохновение, уступив место обычному выражению. Оп вскочил, заметался, засуетился и опрокинул стул. Старпом физически ощущал, как на его незаживающие раны каплет бальзам.
– Я в политотдел, – попал наконец в дверь зам. – Михалыч, – кричал он уже на бегу, – собери этих «козлов», пусть гимн вспоминают.
Зам прыгнул в катер и уплыл, помогая руками.
Через несколько минут взъерошенный оркестр на юте уже пытался сыграть монгольский гимн на память. Выходило плохо, что-то среднее между вальсом «Амурские волны» и «На сопках Маньчжурии». На корабле тем временем поднялась кутерьма. Мыли, драили, прятали грязь и сверху красили, красили, красили. Старпом был везде. Он ходил, нагибался, нюхал воздух, обещал всем все оборвать, выгребал мусор крючком из труднодоступных мест и тыкал носом.
Зам вернулся с лозунгами и гимном. Всю ночь оркестр разучивал его. Утром корабль сиял. За одну ночь сделали то, что не могли сделать за месяц.
На подъем флага построились в белых форменках. Офицеры – в кортиках. Вошедший на палубу командир не узнал свою палубу,
– Товарищ командир, – доложил старпом, маскируя торжество равнодушием, – корабль к встрече маршала Чойбалсана готов.
Старпом застыл с таким видом, будто он через день встречает какого-нибудь Чойбалсана. Командир, с поднятой кверху рукой, секунд десять изучал довольное лицо старпома.
– Старпом, какой к такой-то матери Чойбалсан? Вы что, совсем уже, что ли? Распустить всех, и по распорядку дня.
В эту минуту на корабль прибыли два представителя из политуправления для оказания помощи по встрече маршала Чойбалсана. У командира вмиг отпали все сомнения. Он бросился в катер и умчался к командующему.
– Товарищ командующий, – ворвался он к начальству, – ну что я всегда последним узнаю? Сейчас ко мне прибывает Чойбалсан со своей сворой, а я вообще как белый лист бумаги. Эти… из политуправления уже прискакали… Что же это такое, товарищ командующий?
– Не волнуйся, сейчас разберемся… Какой Чойбалсан? – подскочил в кресле командующий.
Через пять минут белый катер командующего, задрав нос, уже мчался на всех парах к крейсеру. По дороге он обогнал шлепающую пьяным галсом в том же направлении портовую шаланду.
Старпом увидел подлетающий катер и оглянулся вокруг с плакатным лицом. Вот едут, наступил его час,
«Все время я, – застонал он про себя, – вот где этот недоносок? Кто сейчас этого члена монгольского встречать будет? Опять я?»
– Играй, – махнул он «козлам», и «козлы» задудели.
Вместо «захождения» они сыграли подходящему катеру командующего гимн Монголии.
– Что это? – спросил командующий у командира крейсера.
– А… Чойбалсан уже на борту… видимо, – обреченно ответил тот.
Винтом по трапу, и командующий на палубе.
– Где Чойбалсан?
Шагнувший к нему дрожащий от нетерпения старпом едва сдержался, чтобы не сказать что-нибудь монгольское.
Недоумение еще висело над палубой, когда из-за борта послышалось тоном, равняющим испанского гранда с портовой сукой:
– Эй, на крейсере, принимай «Чойбалсана». И на помытое тело крейсера полетели куски потной баранины. Шаланда встала под разгрузку.
ФОКУС
…Под дверью:
– Товарищ Батонкин!!!
– Да я не Батонкин, а Буханкин!
– Вот я и говорю, товарищ Батонкин, это безобразие!..
…
Дима Буханкин был здоров и годен только на подводную лодку. Только туда и больше никуда, и подводная лодка, вцепившись в него, как любовница в оступившегося мужа, как мышеловка в шакала, всегда висела на хвосте. Можно было бежать, бежать целый день, но она всегда оставалась. Не хотела его отпускать. Уже десять лет. Какое глупое железо! Но однажды хочется сказать: «Нет! Хватит!» – хочется сказать! А что делает подводник, если его не пускают, а ему хочется сказать? Он пишет в рапорте все, что ему хочется.
Хотеть не вредно и, главное, не больно. Но заразительно. Заразительное это дело – рапорты.
Дима Буханкин писал. Долго, красиво, мучительно. Старательно высовывая язык: «Прошу меня тогда де-мо-би-ли-зо-вать!»
Его рапорт прочитали быстро. Быстрей, чем он его изобразил. Прочитали и расхохотались ему в лицо. Дима никогда прежде не видел, чтоб кусок бумаги мог так развеселить. Подброшенный, пополам порванный рапорт он еле успел подхватить.
В таких случаях, прежде чем хохотать, хорошо бы убрать из-под подводника всякие тяжелые, тупые предметы. Но Дима, как это ни странно, сдержался и сказал только: «Ну, есть!»…
Как только вечернее солнце легло на воду на Северном флоте и залив добавил в прохладу запах гниющих водорослей, дежурный по лодке офицер Дима собрал в центральном вахту на отработку по борьбе за живучесть (чтоб они вспомнили, куда бежать). Собрал, проинструктировал и, распустив по отсекам, объявил начало отработки. Объявил, а сам отправился к заместителю командира по политической части, зачем-то ночующему на корабле. Перед дверью замка Дима надел на шею дыхательный аппарат, вымазал себе рожу заранее заготовленным углем и попрыгал для пота.
Отработка вахты разгоралась стремительно: «А-ва-рий-на-я тревога! Пожар в восьмом!..» Дима подождал, чтоб разгорелось посильнее, попрыгал еще, чтоб получилось попотнее, и вломился в заму в каюту.
Сан Саныч Глоба, боевой замполит, спал, свернувшись на подушке, как бедный козленок, оставленный мамой.
«Даже жаль гада», – подумал Дима и встряхнул зама, как варвар мумию.
– Сан Саныч!
– Га?!
– Сан Саныч?
Зам некоторое время сохранял форму подушки.
– Пожар!
Дима задышал горелым.
– Там пожар! В восьмом! Там люди не идут в огонь! Там горит! Я один! Я побежал! – крикнул он уже на бегу и швырнул зама обратно на подушку.
Зама тут же с нее сдуло. Возможность быстрого конца сделала его с лица зеленым.
В центральный зам вбежал в трусах, волосато задрыгал, босоного зашлепал и заорал болотной выпью так, будто сзади его ели вилкой:
– Встать! Немедленно в огонь! Все в огонь! За мной! Я приказываю встать!
Пока он бежал до центрального, Дима уже успел умыться и собрать вахту для разбора учения. Вахта вытянула физиономии: учились, учились – на тебе!
– Встать!
Дима опомнился первым:
– Так, трое, вот вы, взять его – он у нас глобнулся!
Зама схватили и головой по ступенькам, как неразумную гориллу, потащили в каюту. Там его связали и уложили.
Зам сначала обомлел, а потом, даже связанный, хрипло плевался, сражался и кричал:
– Скотина! Я тебе покажу «глобнулся»! – но потом он затих и обещал вести себя хорошо. Утром Диму поволокли к начпо.
– Товарищ Батонкин…
– Я не Батонкин, а Буханкин.
– Понятно. Ну, так объяснитесь. Что это такое? В чем дело?
– Шутка это, – сказал Дима. – Фокус. Пошутил я. А он и обиделся. Но ведь без шутки нельзя, понимаете? Вот если б я над вами пошутил, вы бы тоже обиделись? А в войну? Без шуток на передовой трудно было. Я читал. И над замполитами шутили. И ничего. Все понимали. А как я добежал раньше него, а? И уже умыться успел. Вот, хотите, я вам сюда воду напущу? Хотите?
Начпо невольно оглядел каюту: ниоткуда даже не капало.
– При чем здесь вода?!
– Это просто фокус такой, – Дима умоляющими глазами смотрел на начпо, – понимаете, фокус. Закройте глаза, сосчитаете: «И-раз, и-два, и-три», откроете глаза – и кругом вода. Вот по этот стол. Даже брюки замочите. Хотя не замочите. Просто сядете повыше. А закроете опять глаза, сосчитаете до трех – и воды как не бывало. И сухо везде. Вот хотите? Вот если я вам такой фокус покажу, вы меня простите?
Вообще-то авантюризм не свойственен нашему политотделу, нашему политотделу свойственно, скорее всего, любопытство.
Начпо свернул свой коврик, положил его повыше, взял в руки нижние ящики стола и, чтоб не замочить штаны и бумаги, сел на стол, по-турецки скрестившись, закатил глаза и, покачиваясь, как мулла на закат, затянул: «И-и-и-раз!»
При счете «и-раз» Дима пропал из каюты со скоростью вихря и в одно дыхание, с аварийным до пояса лицом, влетел к командиру дивизии.
– Скорей! – завопил он дурным голосом. – Там начпо! Совсем уже! А то не успеем!
Командир дивизии выпрыгивал из-за стола и мчался к начпо ровно полсекунды.
За это время Дима успел натараторить ему в спину:
